— Вот именно. Так что мне твоя отставка невыгодна. И доллар не должен прыгать. Я стабильности хочу и поэтому за тебя зубами и ногами держаться буду.

— А если бы не была нужна? — спросил Полетаев, невесело усмехнувшись. — Ты бы и меня сдал?

— Конечно, — спокойно ответил Зайдман, — будь у меня такие долги в рублевом исчислении, как у некоторых наших банков, я бы тебя своими руками удавил. Они же за твою голову получают минимум пятьдесят процентов прибыли. Начиная с понедельника им придется возвращать долги. Понимаешь, как здорово получается? Если доллар снова подскочит, они все свои рублевые долги вернут, да еще с огромной прибылью останутся. Ты посчитай, сколько они заработают, если бюджет не будет принят.

— Будет, — твердо заявил Полетаев, — бюджет будет принят. Он уже прошел бюджетный комитет и согласительную комиссию. Так что завтра Дума его обязательно примет.

— Дай-то бог. — Зайдман посмотрел на часы. — Через десять минут начнем церемонию открытия.

В кабинет вошла молодая высокая девушка в сером костюме. Мини-юбка подчеркивала изящество ее фигуры и открывала длинные стройные ноги: Девушка улыбнулась Зайдману.

— Приехал министр экономики Австрии.

— Вот и хорошо, что приехал, — равнодушно ответил Зайдман, — пусть кто-нибудь из штаба его встретит, там полно людей. Французы уже здесь?

— Пять минут назад приехали. Мы Кореневу сообщили, чтобы встретил их. — Девушка смотрела Зайдману в глаза, ожидая распоряжений. Она была отлично вышколена.

— Все правильно, — сказал банкир, — скажи всем, что мы сейчас выйдем. И не забудь дать мне текст моего выступления.

— Конечно. — Она повернулась и поплыла к выходу.

— Красивая девушка, — равнодушно бросил Полетаев — с некоторых пор его перестали волновать девушки, которым он годился в отцы. Больше привлекали зрелые женщины типа Лены Сусловой.

— Красивая. — согласился Зайдман. — Ты подумай, о чем я тебе сказал. Особенно не рискуй. Главное, чтобы бюджет утвердили. Потом решим, что нам делать.

— Опять за свое? Я тебе сказал, забудь о козырях. Шулеров, кстати, бьют по морде. А во времена Джека Лондона их даже стреляли.

— Пока в меня еще никто не стрелял, — занервничал Зайдман, — пока, насколько мне известно, стреляли в тебя.

— Да, — согласился Полетаев, — и именно поэтому я не допущу, чтобы в стране царил беспредел. Это наша с тобой страна, Лева. И если здесь будет плохо, то будет плохо всем, и нам с тобой тоже. Пойми, все должны жить по закону, не нарушать его. Нужно кончать с «раздачей тузов».

— Красиво говоришь, дорогой, еще немного, и я заплачу, — с издевкой заметил Зайдман.

— Я не шучу, Лева. Если здесь грохнет, рухнут твои капиталы. И никуда ты не сбежишь. Я ведь тебя знаю. Ты упрямый.

— Не сбегу, — вдруг согласился Зайдман, — ни за что.

— Ну вот видишь. Ты всегда говорил, что уедешь последним.

— Никуда я не уеду, — погрустнев, сказал банкир, — у меня отец под Москвой погиб в сорок первом. И брат лежит где-то недалеко. Он в той армии был, ударной называлась, которую потом разгромили. Не сбегу, — упрямо повторил он, — какой я, к черту, репатриант. Я ни одного слова не знаю. Съездил в прошлом году в Израиль, с трудом три дня выдержал.

— Конечно, — обнял его Полетаев, — пойдем открывать конференцию, уже шестнадцать часов. — Они поднялись, поправили галстуки.

— Будь осторожен, Артем, горячий ты человек, доверчивый. Я постараюсь понять тебя, мы ведь с тобой давно знакомы. А вот другие не поймут.

— Ты о чем?

— Ни о чем. Просто так, будь осторожен.

День третий. Москва.

15 часов 58 минут

Они двигались по коридорам второго этажа, проверяя служебные помещения. В некоторых находились сотрудники Центра, у всех были карточки с особой синей полосой, свидетельствующие о благонадежности. Суслова постоянно хмурилась, видимо, все еще находясь под впечатлением разговора с Корниенко. Дронго видел ее состояние и молча шел рядом.

— Не нужно так жалостливо сопеть, — заметила Лена, когда они зашли в очередную комнату. Карточки висели у каждого на груди. Таково было требование службы безопасности.

— У меня сломан нос, — возразил Дронго, — поэтому сопение мое не жалостливое, а скорее физиологическое.

— Не смешно. — Она кивнула сотрудникам Центра и вышла. В коридоре находились еще двое сотрудников службы безопасности с краснополосными карточками.

— Почему ты считаешь, что весь мир должен скорбеть из-за твоего спора с полковником Корниенко? — спросил Дронго. — Я стараюсь не вмешиваться в ваши служебные дела.

— Это был не спор, — возразила она, — и ты это прекрасно понимаешь. Он настаивал на моем отстранении от работы в группе.

— Что за глупость! Но какие он выдвигал причины?

— А он тебе не сказал?

— Конечно, нет. Или ты считаешь, что Корниенко вообще может мне что-либо рассказать? Они с Рудневым, кажется, меня недолюбливают.

— Я видела Слепнева, встречала его. Но сам Слепнев об этом не знает. У него в Севилье была встреча с женщиной. Мы его подстраховывали. По правилам конспирации он должен был сразу улететь из Севильи. Только в случае особой необходимости мог задержаться на несколько дней. А он решил остаться из-за женщины, с которой встречался в Испании. Она была не местная, иначе мы бы сразу пресекли эту связь. Она прилетела туда с ансамблем. Кажется, Моисеева. Точно не помню. Они случайно познакомились. И он решил задержаться на несколько дней. Руководивший нашей группой Меджидов сказал, чтобы мы оставили его в покое. Он считал, что сломал жизнь Слепневу, когда задолго до Севильи сделал все, чтобы довести до разрыва отношения Слепнева с девушкой, которую тот любил.

— Я слышал, что ваше ведомство занималось такими гнусными делами, — заметил Дронго.

— Тогда было совсем другое время. Любого кандидата в «ликвидаторы» проверяли как минимум несколько лет. Обнаружив у него сомнительные связи, либо отклоняли, если человек проходил по остальным параметрам, либо прекращали эти связи. В общем, личная жизнь Слепнева была под постоянным контролем внутренней контрразведки. Поэтому в Севилье мы его не стали трогать, и он задержался на три дня. Вот, собственно, и все.

— Вы проверили женщину, убитую вчера во время штурма квартиры? — спросил Дронго. — Ты говорила, что погибли оба его помощника.

— Да, мужчина и женщина. Причем женщину застрелил, очевидно, сам Слепнев. Она была тяжело ранена, и он выстрелил ей в сердце. Это установили наши эксперты.

— Он был с этой женщиной близок?

— Возможно. — Им навстречу попались еще два сотрудника службы безопасности с карточками на груди. У Дронго и Сусловой были такие же. Кивнув друг другу, они разошлись в разные стороны.

— Представляешь, в каком он сейчас состоянии, — задумчиво произнес Дронго, — если сам вынужден был выстрелить в своего помощника. Может быть, он любил эту женщину? Если так, он не простит нам ее смерти. И тех, кто его подставил, тоже не простит.

— Мы это понимаем.

— Вы послали людей в ГАИ проверить, куда делись неопознанные номера машин?

— Конечно. Оттуда уже звонили. Номера были списаны и уничтожены. Есть даже акты, датированные прошлым годом.

— Значит, у преступников свои люди в ГАИ. Таких совпадений не бывает. Если бы речь шла об одной машине, я бы еще поверил. Но когда на двух машинах стоят якобы списанные номера — это уже система. Значит, кто-то сумел получить доступ к спискам ГАИ и изготовить нужные номера.

— Мы проверяем, но пока нет результатов. Давай спустимся вниз. Через несколько минут открытие конференции.

— Как у вас дела, Пятый? — раздался голос Руднева. Елена вздрогнула от неожиданности.

— Все в порядке, Первый, — ответила она, — что у вас?

— Скоро спускаемся на открытие. Мне передали, что собралось очень много людей.

Она подошла к перилам лестницы. Центр представлял собой своего рода атриум, в котором балконы выходили вовнутрь. С любого этажа можно было увидеть, что происходит на первом. Внизу действительно было много народу. И много сотрудников службы безопасности Центра и ФСБ. Гораздо больше, чем предусмотрено на подобных мероприятиях.